ЧИТАТЬ
Достоевского в 8-м классе
было для меня мукой, сравнимой
разве что с посещением
музыкальной школы в
5-м.
Мукой
был даже сам язык Федора
Михайловича, его длинные,
на полстраницы, периоды.
Напрягала депрессивность
повествования, резко
диссонирующая с моим
оптимистическим мировосприятием.
Но
главной пыткой было
полное непонимание мотивов
поступков персонажей.
Проблемы марсиан, пожалуй,
казались мне в том возрасте
куда понятнее, чем «духовные
искания Раскольникова,
мечущегося между поисками
жизненного идеала и
мрачной реальностью
дореволюционной России»
(эта изощренная фраза
преподавательницы литературы
засела у меня в памяти
пожизненной занозой).
И,
last
but
not
least, позитивистские
словопрения на уроках
в попытках выяснить
в принципе невыясняемое:
«Расколькников – он положительный
персонаж или отрицательный?»
Даже сам Достоевский
подобными вопросами
особо не заморачивался.
А на этот вопрос предлагалось
ответить школьникам.
Полагаю
-- все мои Odnoklassniki.ru и миллионы других школьников прошли через аналогичные
пытки уроками литературы.
Школа сделала все, чтобы
привить отвращение к
классике на уровне условного
рефлекса.
И
даже когда однажды нас
всем классом повели
вместо урока литературы
на фильм «Преступление
и наказание», половина
моих одноклассников
предпочла свалить из
зала, как только погас
свет. Вероятно, это была
уникальная ситуация,
когда подростки предпочли
прогулять поход в кино.
Фильм
тот, Льва Кулиджанова
– почти мой ровесник,
черно-белый (местами,
скорее, черно-желтый),
был не многим занимательнее,
чем текст. Вот только
образы «живых» персонажей
надежно засели в памяти
и Родион Романович и
Порфирий Петрович стали
ассоциироваться у меня
не иначе как с Тараторкиным
и Смоктуновским.
Телесериал
в 8-ми частях производства
студии АС/ДС, показ которого
идет сейчас на 1-м канале
ТВ, странным образом
одновременно похож и
не похож на старое «ПиН».
Эта легкая шизофрения
совершенно объяснима
– «исходник», если употреблять
телепродюсерский жаргон,
тот же самый; декорации
-- Петербург воплоти -- тоже
один на весь мир.
Актеры,
само собой, другие -- пока никто, слава
Богу, не додумался снять
сиквел «Преступления»,
«ПиН-2» (приключения детей
вернувшегося с каторги
Раскольникова и Сони
Мармеладовой). Судя по
проанонсированному
на Новый год римейку
«Иронии судьбы-2», такое
предположение совсем
не является полным маразмом.
Я-то всю жизнь представлял
Раскольникова только
как Георгия Тараторкина.
Но это мелочь, к концу
первой серии с непривычным
обликом главного героя
(в исполнении 30-летнего
Владимира Кошевого)
я пообвыкся. Стерпится
– слюбится. В 21-летнюю Полину
Филоненко (aka Соня
Мармеладова) вообще
сложно не влюбиться,
что в экранной ипостаси,
что в реальной. (Редактор
«Закрытого показа» на
1-м канале, когда обсуждался
фильм, наводил на нее
камеру раз в пять чаще,
чем на всех остальных
участников дискуссии
вместе взятых, мне даже
за его такой откровенный
интерес неудобно сделалось).
Телефильм
по формальным признакам
не черно-белый, но в то
же время не то, чтобы цветной.
Он – сумеречный, когда
кошки еще видны, но уже
все серы. Фильм снят в
приглушенных тонах,
под сепию – режиссер
Дмитрий Светозаров и
оператор Александр Устинов
ведь тоже в свое время
проходили танковую обкатку
уроками литературы в
советской школе. И, возможно,
они по этой же причине
воспринимают «ауру» произведений
Достоевского в том же
самом колорите «мрачной
действительности дореволюционной
России». Я в первые минуты
даже подумал, что у меня
что-то случилось с настройками
телевизора – но нет, картинка
умышленно вызывает в
памяти название песни
группы Visage “Fade to gray”.
Здесь
все как полагается: осыпающаяся
штукатурка «узких, как
гроб» интерьеров, сумеречное
освещение -- даже днем
на улице, мрачно-задумчивые
лица, какая-то общая нерешительность
(Раскольников даже старуху
рубит топором, словно
не будучи уверенным
в том, что доведет дело
до конца – впрочем, это
именно так и есть), угрюмость
и депрессивность во
всем.
Исторической
справедливости ради
должен сказать, по мрачности,
запущенности и нездоровому
климату Петербург начала
21-го века мало чем отличается
от Петербурга конца
19-го. Достаточно отойти
на один квартал от Невского
(в 2002 году британцы там
и снимали свое «Преступление
и наказание»).
Мне
кажется, ни один режиссер,
выросший в России, просто
органически не в состоянии
снимать Достоевского
в широкой цветовой гамме.
«Все мы вышли из одной
шинели» (не кидайте в меня
камни за вовлечение
Гоголя в дискурс о Достоевском).
Загадочная русская душа
просто потеряет свою
загадочность, если ее
высвечивать чистыми
спектральными тонами…
В
целом сериал (хотя сам
режиссер Дмитрий Светозаров
яростно выступает против
того, чтобы называть
свою работу сериалом
– термин этот вызывает
ассоциации с чем-то таблоидным,
недостойным уважающего
себя мастера), если употребить
газетный штамп, лично
моих ожиданий не обманул.
Ожиданий – как положительных,
так и отрицательных
(надо же когда-то разрешить
этот так и не разрешенный
на уроке литературы
вопрос!)
Многие
из тех, кто посмотрел
снятые по мотивам романов
Достоевского фильмы
(не только оба «Преступления»,
но и «Карамазовых», и относительно
недавно прошедшего по
телеэкранам тоже многосерийного
«Идиота») делились со мной
схожим сомнением: русская
классика плохо поддается
экранизации.
Например,
такой долгожданный и
широко распиаренный
сериал «Мастер и Маргарита»
(прошел в начале 2006-го) оставил
ощущение горького разочарования,
и дал лишнее очко адептам
мистической теории о
«неснимаемости» Булгакова.
При том, что «Собачье сердце»,
на мой взгляд – несомненный
шедевр, цитатами из которого
любой мало-мальски образованный
человек может сыпать
десятками (кстати, фильм
тоже снят под черно-белое
кино!)
Похожая
история с Достоевским
в кино.
Экранизации
его романов представляют
собой либо более-менее
прилежное изложение
текста, чем напоминают
школьный спектакль;
либо в самом деле оказываются
произведением именно
что «по мотивам» -- сродни
перенесенной на экран
незабываемой, школьной
опять же, дискуссии на
тему «плохой Раскольников
или хороший». Выяснить
мнение самого автора
не представляется возможным,
вот сценаристу Михаилу
Смоляницкому и остается
домысливать, разгадывать
авторские «коды».
Опять
же воспоминания с урока
литературы: «В романе
написано “Порфирий подал
Раскольникову стакан
желтой воды” говорит
учительница. -- Почему
вода желтая?». Совсем не
факт, что Достоевский
на что-то намекал специально,
шифровался; возможно,
он просто подметил состояние
питерского водопровода…
Но здесь уж только Бог
режиссеру (и нашей школьной
училке, царство ей небесное)
судья.
Поэтому
телеведущему программы
«Закрытый показ» Александру
Гордону ничего не остается,
как вопрошать (впрочем,
риторически): «Так о чем
этот фильм? О странном
человеке, бредущем по
Петербургу, или о нас с вами?»
Такое
впечатление, что Гордону
и гостям его передачи
(съемочной группе и кастингу
телефильма в полном
составе) нечего сказать
о самом фильме, и дискуссия
из-за этого скатывается
к обсуждению «общечеловеческих»,
«философических» (sorry за словоформу из 19-го
века), не-кинематографических
проблем. Ведущему то
и дело приходится напоминать
сидящим в студии, что
«Закрытый показ» -- это не
обсуждение «проклятых
русских вопросов», а анализ
конкретного кинематографического
– или в данном случае
телевизионного – проекта).
На
мой взгляд, проблема
в том, что тексты Достоевского
в высшей степени «интровертны»,
они демонстрируют внутреннее
мироощущение героев
в значительно больших
подробностях, чем черты
внешнего мира. Режиссеру
и оператору приходится
буквально залезать с
камерой в душу персонажей
– и здесь только вопрос
таланта, насколько кинематографисту
удается приблизиться
к таланту писателя. Если
не удается – получается
своего рода спарринг,
несравнимость весовых
категорий.
Вообще,
это очень «советская»
привычка: выискивать
в произведениях искусства,
хоть в тексте, хоть в видеоряде,
какие-то срытые смыслы.
Федору Достоевскому,
писавшему, как сейчас
бы сказали, коммерческие
романы (что очень убедительно
доказывал мой преподаватель
истории литературы на
журфаке МГУ Игорь Волгин),
просто не было резона
употреблять эзопов язык,
шифроваться.
«Я
не имею право на авторскую
трактовку этого материала.
Картина максимально
приближена к тем смыслам,
которые вкладывал Достоевский.
Я пытался понять, что
же он подразумевал, не
с точки зрения замысла,
поскольку он каноничен,
а с точки зрения мельчайших
деталей», -- горячится
Светозаров. И загоняет
себя в логический тупик,
поскольку этим присваивает
себе право решать, какой
смысл вкладывал автор
романа в «стакан с желтой
водой». Это полное право
режиссера, но зачем тогда
открещиваться от авторской
трактовки? Авторитет
Федора Михайловича давит,
что ли, вынуждая добровольно
спарринговать писателю…
Сегодня же начну перечитывать
«Преступление и наказание»,
которое я в восьмом классе
так и «ниасилил».
